Новые лекарства: какие, для кого, зачем

Покупая очередное лекарство от болей в желудке, гриппа или мигрени, мы мало задумываемся о том, какой путь проделал это препарат, прежде чем попасть на аптечные полки. Еще реже мы задумываемся о том, почему нужное нам лекарство стоит так дорого, предпочитая причитать об инфляции или правительственном заговоре.

На самом же деле разработка нового, да ещё и эффективного, лекарства занимает несколько лет, а то и десятилетий. А стоимость полного цикла – от «изобретения» до начала поставок в аптеки – подчас сравнима со стоимостью нескольких полётов в космос (включая разработку принципиально новой ракеты).
Кто и как занимается производством новых препаратов? Почему лекарство от рака или СПИДа до сих пор не найдено? Можно ли «продвинуть» препарат с недоказанной эффективностью и почему вакцину от популярной нынче Эболы до сих пор не продают повсеместно?
На эти и другие вопросы ответил научный директор контрактной исследовательской организации Ligand Research Олег Талибов.Как коммерческая компания принимает решение о начале исследований нового препарата, какими соображениями руководствуется, кто предлагает идею: менеджеры или ученые, если это не тендер и госзаказ?
Это очень редкая ситуация, когда государство дает поручение найти«лекарство от…», а компании это удается. Такого практически не бывает. Поиск лекарства — это решето, через которое просеиваются тысячи молекул, обладающих потенциальной активностью. Сотни из них доходят до этапа испытаний на лабораторных животных и лишь только4-5 из двух-трех сотен доходят до стадии испытаний на человеке. И вот из этих четырех-пяти на рынке появляется только одно.
Кто принимает решение?
И ученые, и финансисты. Чтобы начать программу испытаний, которая займет 10-15 лет и потребует финансирования от полумиллиарда до нескольких миллиардов долларов, надо объединить усилия множества людей, обладающих экспертизой как в науке, так и в финансовом менеджменте.
Какие направления исследований являются наиболее прибыльными для разработчиков препаратов (афродизиаки, витаминки для профилактики всего, таблетки от прыщей и прочая косметология)?
Вы много видели в аптеках «афродизиаков»? Да еще и с доказанной эффективностью. Как увидите, скажите, я обязательно куплю. «Витаминки для профилактики всего» — это, наверное, биодобавки, которые вообще не лекарства, да и стоят они, по сравнению с лекарствами, копейки. Теоретически, самые прибыльные направления — это самые тяжелые и самые распространенные болезни. Рак, болезни сердца, инфекции, системные заболевания… То есть те направления, где болеют часто и тяжело, где серьезный и плохой прогноз, где остается неудовлетворенность имеющимися опциями лечения.
Какие процедуры проходит лекарство перед попаданием на рынок? Как в общем виде проходят испытания новых лекарств в Европе и США?
Так же точно, как в России, Японии, Китае или Бразилии. Правила испытаний универсальны. За Северную Корею или Сомали не скажу, но в остальном мире все идет по одной схеме и по сходным правилам. Сперва — 1-я фаза. Мы изучаем безопасность нового лекарства, особенности его метаболизма в организме. Решаем, как подобрать дозу. Если можно, включаем здоровых добровольцев.
Спро́сите, как часто бывают несчастные случаи? Отвечу: их вообще не бывает. Прежде чем впервые дать здоровому добровольцу лекарство, мы проводим массу испытаний на самых разных видах животных. И приходим к человеку тогда, когда на 99,9% уверены: ничего не случится. Спросите: ну а вдруг?
Это из той реальности, когда на голову падают кирпичи или, скажем, метеориты. От «вдруг» никто не застрахован, но вероятность должна быть меньше минимальной. Бывают ситуации, когда здоровым добровольцам новое лекарство давать нельзя — оно токсично a priori (некоторые лекарства от рака, например). Тогда в испытания включаются люди, которые этой болезнью болеют.
Вторая фаза — это «пристрелочное» исследование, мы пытаемся понять, действует ли лекарство на болезнь у человека в принципе. Исследования фазы 2 дают нам гипотезу, которая должна быть подтверждена или опровергнута в 3-й фазе клинических исследований. Вторая фаза требует включения сотен пациентов, третья, порой, тысяч. Статистика: значимые результаты можно получить только оперируя большими числами. Потому исследования и второй, и третьей фаз проводятся в сотнях клиник, в десятках стран.
Обязаны ли компании привлекать сторонние организации для проведения исследований?
Компании всегда проводят исследования в независимых организациях — исследовательских центрах. Сама компания не может быть и спонсором исследовательского проекта, и его исполнителем. Есть такое понятие -«конфликт интересов». А клиники, которые работают по заказу разных фармкомпаний, являются сторонами незаинтересованными в конечной рыночной судьбе продукта. Они получают деньги за то, что дают объективную информацию. Кроме того, большинство исследований сейчас проводится по так называемому «двойному слепому дизайну». То есть ни врач, ни пациент стопроцентно не знают, чем проводится лечение, новым препаратом или препаратом уже утвержденным, используемым в качестве сравнения. Таким образом можно избежать субъективизма в оценках эффекта лечения.
Бывает ли, что сторонняя организация находит препарат неэффективным? Договариваются ли они с производителем, который уже потратил деньги на разработку? Как на рынок попадают препараты, вроде “Оциллококцинума”?
Оциллококцинум — это гомеопатическое средство. Эта группа лекарств вообще стоит особняком. Мы довольно либерально относимся к ним: дескать, там нет активного вещества, значит оно и безвредно, ну, это как вера в бога или в приметы. Тому, кто верит, легче, остальным тоже не вредит. Другое дело, что нельзя идти в церковь и не идти к врачу, случись что-то серьезное. Так и с гомеопатией: нельзя отказываться от лечения в случае серьезных болезней, а добавить гомеопатию к серьезному лечению… ну если вам так легче… Кроме того, не так-топросто выдавить с рынка уже раскрученный и сверхрентабельный бизнес, которым гомеопатия фактически является.
В отношении «договоренностей». Вот смотрите: я работаю в контрактной исследовательской организации. И предположим, к нам пришли «плохие парни» из некой фирмы и попросили нас сфабриковать отчет о том, то их неэффективное средство эффективно. И даже предложили этот труд оплатить. Вы же понимаете, что на репутации компании после этого можно будет ставить крест. А если я этот отчет подпишу, то и на моей личной репутации тоже. Наверное, в этом мире все можно купить, но репутация, она не то чтобы не продается, просто за нее никто столько не платит… К тому же, шила в мешке не утаишь, об этом вскорости конкуренты узнают. Фармацевтический бизнес вынужден быть очень прозрачным — слишком много разных интересов пересекаются.
Вопрос в связи со вспышкой Эболы. Скоро начнутся испытания вакцины, созданной на деньги американского правительства. О побочных эффектах пока мало что известно. При этом специалисты признают, что более безопасную вакцину от этого вируса можно разработать гораздо быстрее, но никто не хочет вкладывать в это деньги. Суть вопроса: как именно денежные вливания увеличивают скорость разработки вакцины в ситуации с Эболой? Если уже есть лаборатория с оборудованием и персоналом, то как миллиард долларов, вместо миллиона, может ускорить разработку?
Я в области разработки вакцин не работал, поэтому суждения будут дилетантскими. Разумеется, что чем больше мы вкладываем, тем больше шансов что-то в итоге получить. Но вы же знаете, что вакцины от ВИЧ нет по сей день. Так что не только в денежных суммах дело… Лихорадка Эбола — это модная тема. Только давайте подумаем, сколько людей умирает ежегодно, скажем, от гриппа (не какого-то там «свиного» или «птичьего», о которых так любит пресса писать, а от самого обычного). В тысячи раз больше. Каждый год. Во всех странах и на всех континентах. Так что же важнее разрабатывать? Отсюда и отношение к лихорадке Эбола — ей традиционно мало внимания уделялось, да и сейчас борьба с ней — удел избранных.
Есть ли еще примеры заболеваний, которые до сих пор не побеждены из-за того, что фармацевтическим компаниям просто невыгодно искать новые препараты? Например, какой-нибудь особо устойчивый туберкулез в Африке?
Я вас напугаю: за «особо устойчивым туберкулезом» не надо ездить в Африку. Его полно в России, Америке, Европе, Азии. Это — так называемые формы с множественной или широкой лекарственной невосприимчивостью. Пациентам приходится по пять-семь разных препаратов одновременно принимать, чтобы как-то затормозить прогрессирование болезни. Так что борьба с туберкулезом — это очень актуально, а значит очень выгодно. Есть болезни, которые не являются бичом развитых стран, в основном это разнообразные тропические инфекции. Там и государства вкладывают средства в разработку лекарств, и многочисленные фонды.
Из наираспространеннейших в мире болезней, малярия, например. К эффективному средству более 30 лет шли — абсолютный, надо полагать, рекорд.
А кто занимается разработкой препаратов без коммерческого интереса?
Научные организации на начальных этапах. А потом… наверное никто. Миллионы и миллиарды надо вкладывать в новое лекарство — кто же такое потянет?
Поменяется ли нынешняя ситуация с разработкой препаратов в будущем? Если да, то как скоро, и что нужно для смены этой парадигмы? Например, можно ли “накраудфандить” подобное исследование?
Краудфандинг и краудсорсинг — это модно, но малопрофессионально. В исследованиях лекарств нужны очень точные и объективные данные — профессионализм требуется. Сейчас пытаются делать модели. Знаете, раньше говорили об исследованиях in vitro (буквально «в пробирке», в лаборатории) и in vivo (на живом организме). Теперь появился термин in silico — на компьютерной модели. Но мы пока только в начале этого пути.