Интервью с филологом: Максим Кронгауз — о «деградации» русского языка

Об интернет-сленге, грамотности, чистоте языка и о том, как он меняется.
Максим Кронгауз — лингвист, доктор филологических наук и профессор РГГУ и НИУ ВШЭ. В своих лекциях он рассказывает, как меняется русский язык, что этому способствует и почему борьба за его «чистоту» бессмысленна.
Почему онлайн‑общение способствует развитию неграмотности, что нужно делать для обогащения своего словарного запаса и помогут ли в этом деле фильмы? А ещё как лингвисты понимают, что какое‑то слово пора добавить в словарь, и почему правила русского языка меняются так медленно?
Максим Кронгауз
Лингвист, доктор филологических наук, профессор РГГУ и НИУ ВШЭ.

О лингвистике

— Почему вы решили изучать языки?
Я решил не изучать языки, а заняться лингвистикой — то есть изучать язык как универсальный механизм. А непосредственным стимулом стал интерес к родному языку — русскому. Лингвистика — разнообразная наука, не менее разнообразны и её представители. Например, есть лингвисты, которые изучают теорию.
Меня же больше интересует живой язык. Поэтому я сосредоточился на изучении современного русского — последние десятилетия пытаюсь понять, как и почему он меняется. А происходит это довольно быстро. Так что процесс исследования стал своеобразной гонкой за языком.
— Что сейчас происходит в мире с языком?
С языками или языком — это разные вопросы. Я сосредоточусь на русском. Есть несколько факторов, которые сильно влияют на него и приводят к изменениям. Хотя многое из того, что я перечислю, касается и других больших языков.
Социальный фактор. Для нас таким стала перестройка 1985–1991 годов. Желание абсолютной свободы в то время привело и к интенсивным изменениям в языке. Носители языка с удовольствием нарушали все правила, включая орфографические, расшатывали нормы, использовали брань, просторечия, жаргонизмы.
Технологический прогресс и появление новых видов связи. Возникновение интернета привело к появлению новых коммуникативных пространств с невиданными ранее условиями общения. Даже изобретение мобильного телефона привело к формированию нового коммуникативного пространства. Например, формула прощания «до связи» возникла благодаря активному общению именно по мобильному телефону. Вместе с этим наш темп жизни ускорился, что привело к компрессии некоторых слов. К примеру, в СМС мы пишем «спс», а не «спасибо». Это очевидные и поверхностные примеры, но на самом деле изменения более глубокие.
Глобализация, которая проявляется в виде воздействия английского языка на русский и другие большие языки. Она влияет и на сам английский, но немного по‑другому. Примером может быть появление Global English — упрощённого варианта этого языка.

О словарях и правилах русского языка

— Как лингвисты понимают, что какое‑то слово пора добавить в словарь? Или что говорить нужно именно так, а не иначе?
Это очень сложный вопрос, и в лингвистических традициях — как в различных, так и внутри одной — он решается по‑разному. Русская лексикографическая традиция довольно консервативна.
В нашей стране традиционно издавались словари новых слов. Слово должно было провести какое‑то время в них, прежде чем попасть в большой словарь русского языка — например, в толковый или орфографический. Это своего рода чистилище. Если слово вело себя хорошо — употреблялось активно, то его через какое‑то время (пять или больше лет) могли включить в обычный словарь литературного русского языка.
И эта приверженность традициям во многом сохраняется до сих пор. Поэтому русские словари очень сильно отстают от нашей сегодняшней речи. Многие слова, которые мы уже активно употребляем, с трудом в них пробиваются. На мой взгляд, это проблема. И я в этом вопросе совсем не консервативен.
Сейчас лингвисты активно обсуждают, к какой форме словаря мы придём в ближайшее время. Мне кажется, что интернет даёт нам возможность создания источника нового типа — словаря быстродействия. В нём мы сможем фиксировать новые слова, даже если в будущем они не приживутся. Естественно, с соответствующими пометами: появилось тогда-то — с такого-то времени не встречается. Но пока его нет.
— Если каких‑то слов нет в словаре, а люди их используют, получается, что они говорят неправильно?
Вы доводите до абсурда существующую консервативную тенденцию. Я не считаю, что мы говорим неправильно, если используем слово, которое ещё не вошло в существующие словари. Например, никто не упрекает людей в неграмотности, если они произносят слово «хайп». Отсутствие многих новых слов в словаре больше говорит об отставании нашей лексикографической традиции.
— А как же ситуация со словом «кофе»? Его только относительно недавно стало возможным употреблять в среднем роде — и при этом не считаться неграмотным.
Это другая проблема, её надо рассматривать отдельно. «Кофе» не перестало быть словом мужского рода. Просто лингвисты признали средний род даже не равным, а допустимым. Менее правильным, но всё-таки находящимся в рамках литературной нормы. Это совершенно верное решение, потому что «кофе» уже больше века используется и в среднем роде тоже. Так поступают и вполне образованные носители языка.
Конечно, мы все выучили в школе, что правильно говорить «чёрный кофе», а если употребляем «чёрное», то это грубая ошибка. Но в текстах известных, уважаемых и, безусловно, грамотных писателей, например Константина Паустовского, тоже встречается «кофе» в среднем роде. Его применил автор, а редактор и корректор это допустили. Так что выражение в этом случае прошло целую цепочку проверок.
Изменив правило, мы действительно сделали так, что большая часть носителей русского языка перестала считаться неграмотной. В этом нет ничего плохого. А если я хочу, то могу продолжать использовать мужской род.
— А почему изменение в правилах происходило так медленно?
В разных словарях это происходило в разное время. Так, некоторые из них уже давно допускали средний род для слова «кофе». Но в 2009–2010 годах журналисты обратили внимание на изменение в словаре, который вошёл в список рекомендуемых. В итоге вокруг лексемы развернулся целый скандал.
Реакция культурных носителей на такие изменения всегда отрицательная. Потому что они знали, что «кофе» мужского рода. И это отличало культурного носителя от некультурного. А допуск среднего рода привёл к тому, что это преимущество исчезло. Людям стало обидно — и это породило множество конфликтов и шуток.
Кто‑то говорил, что больше не станет пить кофе. Другие предлагали считать, что чёрное кофе — это плохой кофе (или плохое), а чёрный — хороший. Культурный носитель языка консервативен, он не хочет, чтобы тот изменялся. Но это неизбежно: иногда преобразования происходят внутри языка. Добавление среднего рода — это именно внутренний процесс.
В русском языке слова, которые оканчиваются на «е», как правило, среднего рода. Причём это касается только тех слов, в которых «е» — окончание. То есть в словах склоняемых, например в «море». А для несклоняемых слов «е» или «о» («пальто» или «кофе») не являются окончанием, поэтому они не должны следовать этому правилу.
Более современный пример — «евро», которое сразу стало употребляться в мужском роде. Наверное, под влиянием слова «доллар». Но постепенно произошло его затягивание в группу среднего рода. Потому что «евро» хоть и было несклоняемым, но оканчивалось на «о». И поэтому стало вести себя как лексема с таким окончанием (например, «окно»). С «кофе» происходило то же самое. В просторечье его использовали в среднем роде, а иногда даже склоняли.

О «чистоте» языка, интернет‑сленге и грамотности

— А как вы относитесь к людям, которые выступают за некую «чистоту» языка и протестуют против заимствований?
В языке всегда идёт борьба между консерваторами и новаторами. Если мы прыгнем на два века назад, то неизбежно наткнёмся на спор славянофилов и западников. А ещё всплывёт имя адмирала Александра Шишкова, который предлагал русские варианты иностранным заимствованиям. Этот спор продолжается и сегодня. И здесь нет правых или неправых: это всегда вопрос меры и вкуса.
Я ни в коей мере не консерватор. Я считаю, что язык вынужденно изменяется. В том числе потому, что в него приходит много заимствований. Но темп мне как носителю языка, а не лингвисту, тоже не всегда приятен и удобен. Меня расстраивает, когда в тексте сталкиваюсь с незнакомыми терминами, которые нужно искать уже не в словарях, а в интернете. А в некоторых ситуациях я бы предпочёл использовать русские слова, просто потому что они более привычны.
Но мы во многом разучились разрабатывать русские аналоги заимствованиям. И так называемые охранители родного языка пока проигрывают борьбу.
— Как появление интернета повлияло на языки?
Это огромная тема, поэтому я расскажу о нескольких основных вещах. В интернете очень высокая скорость распространения информации. Это создаёт особые условия для существования слова.
И большую роль начинает играть мода. Она существовала в языке всегда, но не в таком масштабе. Сегодня слово может вознестись на пик популярности, а через некоторое время (часто короткое) вовсе исчезнуть из языка.
Но есть и слова‑долгожители. Ранее я приводил в пример «хайп». Оно почти мгновенно стало популярным, пока не исчезает и даже очень активно используется.
В первую очередь оно было связано с рэп‑культурой, но затем очень быстро вышло в общее пространство и стало встречаться в речи самых разных людей. И у него есть все шансы стать обычным словом, входящим в состав русского языка.
Также одним из очень важных явлений в языке интернета стало понятие «мем». Его можно сравнить с крылатыми словами и выражениями, которые существуют уже очень давно. Но мем принципиально отличается от традиционных крылатых выражений: в отличие от них, он живёт сравнительно недолго — неделю, месяц. Хорошо если год. При этом мемы возникают постоянно, и это примета языка интернета.
Важно понимать, что важен не результат, а сам процесс их порождения. То есть раньше сам процесс запускался сравнительно редко, а его результаты — слова — жили долго (века или десятилетия). А сейчас всё наоборот: слова забываются довольно быстро, зато придумываются чуть ли не каждый день.
— А какие ещё примеры есть? Кажется, ранее вы упоминали сжатие слов?
Есть и другие примеры влияния интернета на язык. Он требует скорости, поэтому компрессия слов — это его довольно яркая примета. Например, мы пишем «спс» вместо «спасибо» или «прив», а не «привет».
Ещё один пример — аббревиатуры. Благодаря интернету появилась не очень привычная для русского языка аббревиация. Раньше мы в подавляющем большинстве сокращали выражения, в центре которых стоит существительное. Например, ЦСКА — Центральный спортивный клуб армии. Ключевое слово — «клуб».
А из‑за возникновения интернета и влияния английского языка стали появляться в большом количестве сокращения выражений, которые необязательно связаны с существительным. В английском это довольно стандартное явление. Например, ASAP (As Soon As Possible) — «так быстро, как возможно».
И некоторые такие аббревиатуры проникли в русский язык. Например, «имхо» (imho — in my humble opinion) — «по моему скромному мнению». Появились и русские аббревиатуры. Например, «сяу» — «сегодня я узнал». А в нулевые годы я столкнулся с «ттт» — «тьфу‑тьфу‑тьфу».
— А почему в интернете мы общаемся по‑другому?
Обычно письменная речь — это большие тексты: монологи, романы, статьи. А появление интернета привело к тому, что она стала активнейшим образом использоваться в разговоре.
Мы болтаем письменно. Поэтому возникла потребность в оживлении этой речи, ведь она гораздо суше, чем устная. В ней отсутствуют интонации, мимика, жесты.
Поэтому в интернет‑коммуникации появилось очень много языковой игры, о которой я говорил раньше. А ещё возникли смайлики — это ещё один пример заметного влияния интернета на язык.
— Смайлики и эмодзи — это уже часть языка?
Смайлики (хотя и не все), безусловно. А эмодзи в гораздо меньшей степени. Хоть они и часть нашей системы коммуникации, это всё-таки картинки, а не языковые знаки. К последним прежде всего относятся смайлик‑улыбка и хмурый смайлик.
Смайлики конкурируют со знаками препинания, например вытесняют точку. Они вполне встраиваются в языковую систему в широком смысле слова.
— Интернет способствует развитию неграмотности? Почему так происходит?
В интернете очень большая степень свободы и языковой игры. Это влияет на обращение со словами, с их графическим обликом. В русском это прежде всего связано с субкультурой падонков, возникшей в самом конце XX века и распространившейся в нулевые годы.
И, конечно же, во время перестройки люди желали получить как можно больше свободы, причём от всего, в том числе и от правил орфографии. Тогда стало модным писать с ошибками, но не с любыми, а с теми, которые также нехарактерны для неграмотных людей. Например, использовать слово «превед» вместо «привет».
Эпоха «языка падонков» просуществовала довольно долго — где‑то 10 лет. Это повлияло на толерантность к ошибкам. Потому что отступление от правил правописания, допущенное в игровой манере, простительно. И благодаря этому удалось преодолеть стыд неграмотности, который существовал в умах советских людей.
Потому что невозможно полноценно общаться в интернете, если ты боишься совершить ошибку. Так что период нулевых годов помог сделать выбор в пользу коммуникации и общения, а не грамотности.
Мода на «язык падонков» прошла, но сохранилась свобода обращения с письменной речью. И сегодня каждый пишет в силу собственной грамотности или неграмотности. Если же отвечать на вопрос совсем просто, то грамотность подразумевает систему запретов и ограничений, а интернет — это изначально пространство свободы, перетекающей в вольницу.
— Язык ведь движется к простоте. Можно ли тогда назвать такие его изменения эволюцией?
Можно. Только эволюцией не всего языка, а его части. Например, точка в конце сообщения исчезает, потому что её отсутствие не мешает пониманию. Мы ведь опускаем её не в каждом предложении, а в конце короткого сообщения, которое и так выделено рамкой.
Если следовать правилам, то точку нужно ставить, но ничего страшного не произойдёт, если этого не сделать. Собеседник вряд ли подумает, что вы неграмотны. Теперь многие вообще воспринимают её как особый знак, выражающий серьёзность или недовольство пишущего.
В любом случае такие упрощения связаны с человеческой ленью. Лингвисты называют это принципом экономии, но это и есть, собственно, лень.
— Могут ли подобные упрощения перейти со временем в деловую переписку, книги, статьи СМИ?
Я бы хотел ответить, что нет. Это разные сферы. Деловая переписка должна быть более грамотной и следовать устоявшимся правилам, а не модным тенденциям. Такая манера не должна перейти и на книги. А журналист не должен опускать точки.
Тем не менее какое‑то влияние обыденная письменная речь оказывает и на то, что находится вне её сферы. Но предсказать здесь ничего нельзя. Возможно, сохранится чёткая граница, а может, какие‑то вещи перестанут быть принципиальными.
Но угрозы для обычной письменной речи я пока не вижу. Разве что когда читаю спортивные репортажи: в них я часто сталкиваюсь с неграмотностью. Причина в том, что автору важнее быстро написать новость и сообщить что‑то читателю, чем сверяться со словарём.
— Как вы относитесь к людям, которые называют себя граммар‑наци?
Граммар‑наци не просто указывают на неграмотность и стараются сделать речь лучше. Они используют это как аргумент в споре: если ты допускаешь грамматическую ошибку, то не можешь быть прав. Так они дискредитируют собеседника.
Мне всегда казалось, что их позиция уязвима, потому что они мешают коммуникации. Сегодня поведение граммар‑наци уже не кажется мне актуальной темой для обсуждения. В последнее время их стали рассматривать как своего рода троллей, которые препятствуют общению.
Сейчас мы допускаем определённую неграмотность нашего собеседника. Каждый пишет в силу своей грамотности, а люди вольны составлять о нём своё мнение. То есть некоторые ошибки действительно можно рассматривать как дискредитирующие. Однако чаще позиция человека всё же важнее, чем его уровень знания правил языка в этой дискуссии.
— Какие заблуждения вас как лингвиста раздражают больше всего?
Меня безумно раздражает миф о гибели русского языка. Потому что самая большая угроза для него — это когда он исчезает из общения, коммуникации. Но русский язык активно используется — мы на нём говорим и переписываемся. Так что ни о какой гибели и деградации речь не идёт. Безусловно, нужно волноваться по поводу родного языка. Но такой плач меня раздражает. Часто это манипуляция общественным мнением.
Проблема есть только в одной области — в науке и научных текстах. Там есть опасные для языка тенденции. Многие учёные пишут статьи на английском. Это понятно: автор хочет, чтобы о его работе узнали во всём мире. Но если все хорошие учёные перейдут на английский, то мы потеряем терминологию, а значит, и русский язык в этой области.

О вежливости и развитии речи

— Как незнакомым людям нейтрально и уважительно обращаться друг к другу?
В русском этикете всегда было простое правило: если вы знаете имя собеседника (неважно — имя или имя и отчество), то используйте его в общении, иначе оно будет не очень вежливым. Сегодня это правило частично разрушено.
Обращений в русском языке огромное количество. Активно используются разные формы родства, например «брат», «сестра», «тётя», «дядя», «мать». А к водителю такси часто обращаются «шеф» или «командир».
Но всё это — неформальные обороты, которые уместны, только если мы хотим сократить дистанцию. А нейтрального обращения в русском языке нет. И если вы не знаете имя собеседника, то не надо вообще использовать формы обращения.
— А как тогда окликнуть человека, например в автобусе?
Просто используйте слова из речевого этикета — «простите», «извините». Если я хочу привлечь внимание, то говорю не «месье» или «фрау», а «Извините, вы уронили ключи». Этого достаточно для вежливого общения.
— Почему у нас принято обращаться к одним людям на ты, а к другим на вы? Во многих языках европейских стран уже не используют второй вариант. В русском тоже так будет?
Надеюсь, что нет, потому что я не в восторге от упрощения этой системы. И когда вы говорите о многих европейских странах, то не совсем правы. Безусловно, в английском этого больше нет, как и в некоторых других. А есть те страны, где сфера использования «вы» просто сузилась. Но слово всё-таки не исчезло.
Я считаю, что такая демократизация совершенно необязательна. И не думаю, что есть тенденция для упрощения этой системы. Скорее, это важно для английского как мирового языка.
Там действительно критична универсальность. В любой ситуации я не должен раздумывать, как обратиться к человеку. А другие языки вполне могут сохранять какие‑то нюансы, более сложные системы и подсистемы.
«Вы» и «ты» — это чрезвычайно интересная и непростая система. И её описание — это важная часть лингвистического исследования языка. Я как лингвист люблю сохранение сложности. А как носитель привык к этому, и мне незачем желать изменений.
Возможно, такое упрощение больше актуально для молодых людей, которые находятся под бóльшим влиянием глобализации.
— Как обогатить свою лексику?
Читать.
— А что читать? Классику? Или она уже устарела?
Устарела, но всё равно полезна. Если вы хотите обогащать свой язык, то нужно читать всё: современные книги, нон‑фикшен, советскую литературу, классику XIX века.
Конечно, если вы будете читать старую литературу, то станете использовать слова, которые собеседники более молодого возраста могут не знать. Зато у вас появится большой словарный запас, а это полезно ещё и потому, что лексика раскрывает богатство мира.
— А фильмы с хорошими диалогами могут быть такими же полезными для развития речи, как книги?
Фильмы с хорошими диалогами не могут быть полезными, а с плохими — возможно. Хорошие диалоги — это то, как мы с вами говорим. Это естественная устная речь, и в ней мы используем небольшой словарный запас.
А в «плохих» диалогах часто могут использоваться неестественные слова, которые в нормальной устной речи обычно не произносят. Но это всё-таки изысканный и сложный способ пополнения запаса. Простой — читать разнообразную литературу.